E-Book Overview
Статья. 1967 г., 15 с.
Имя Рабле окружено почтением. Но о том, что составляет примечательную особенность его романа, не принято говорить вслух. Исследователи восхищаются небывалой мощью воображения и языка, толкуют о гуманизме и антифеодальной сатире, цитируют эпизоды из жизни Телемского аббатства или воспитания Гаргантюа. Однако роман нельзя читать с эстрады и приходится прятать от детей. Среди гениальных книг мировой литературы эта самая буйная и непристойная: с первой же фразы, обращенной к «досточтимым венерикам». После острот Панурга даже «Декамерон» может показаться пресным.
E-Book Content
Л. М. БАТКИН Смех Пан р а и философия
льт ры
Имя Рабле окружено почтением. Но о том, что составляет при& мечательную особенность его романа, не принято говорить вслух. Исследователи восхищаются небывалой мощью воображения и языка, толкуют о гуманизме и антифеодальной сатире, цитиру& ют эпизоды из жизни Телемского аббатства или воспитания Гар& гантюа. Однако роман нельзя читать с эстрады и приходится пря& тать от детей. Среди гениальных книг мировой литературы эта самая буйная и непристойная: с первой же фразы, обращенной к «досточтимым венерикам». После острот Панурга даже «Дека& мерон» может показаться пресным. Синонимы, нагромождаемые Рабле, выглядят необъяснимо для современного вкуса. Но так как Рабле велик — и это признано, — его с улыбкой извиняют, ссылаясь на «грубость» и «наивность» XVI века или на высшие намерения автора. В обширной вступительной статье С. Арта& монова к любимовскому переводу мимоходом отмечено: «Рабле часто непристоен». Оправданием служит то, что Рабле «непри& стоен нарочито», «из гневного протеста» против церковного ас& кетизма. «Можно было бы изъять из книги Рабле неприличные шутки…» (с таким же успехом можно изъять, скажем, все глаго& лы или предлоги). С. Артамонов, впрочем, подчеркивает, что подобное вмешательство сильно повредило бы. «Ибо подчас за самой грубой непристойностью скрывается у автора важная по& литическая или философская мысль». На беду, «грубых непри& стойностей» у Рабле несравненно больше, чем требовалось бы для сокрытия «важных мыслей». Искать в «Гаргантюа и Пантагрю& эле» за бесчисленными гульфиками философию бесполезно. Ге& рои романа используют их по прямому назначению. Статью С. Артамонова я взял наугад. Упрекать его не в чем. Ей присуще то понимание (точнее, непонимание) романа, кото& рое разделяли мы все до появления книги М. Бахтина «Творче& ство Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренес& санса» (М., 1965).
2
Рабле стал загадкой только с XVII века. Современники владе& ли ключом к поэтике Рабле, который позже был потерян. Они не испытывали потребности как&то объяснить настойчивую игру со словом «зад» или беседу Грангузье с сыном о лучших способах подтирки. Вкус эпохи отнюдь не был примитивней и циничней нашего. Он был иным. То, что мы воспринимаем как ругатель& ства и просто непристойности, тогда означало нечто неизмеримо большее — тысячелетнюю живую традицию смеховой культуры. Вольности Рабле есть особое мировосприятие. То, что кажется теперь экзотической приправой к идейной сути романа, заклю& чало implicite саму эту суть. Чудовищный хаос образов&валунов, речевых глыб оборачивается гармоничной и на редкость после& довательной системой мышления. Это впервые понял М. Бахтин. В результате все элементы раблезианской поэтики, достаточ& но изученные порознь предшественниками М. Бахтина, оказа& лись во внутренней связи: брань, божба, блазоны, «крики Пари& жа», нагромождение перечней, игра с числами и отрицанием, перевертывание слов и выворачивание понятий, шутовство, по& боища, объедание и выпивка, обливание мочой, образы матери& ально&телесного низа, мотив преисподней, приключения вели& канов, фамильярность и космичность, дурашливая травестия Святого писания, наук и вообще серьезных сфер жизни, изверга& ющее и погл