м.м. бахтин Pro Et Contra.

Ñåðèÿ «ÐÓÑÑÊÈÉ ÏÓÒÜ» Ì . Ì . ÁÀÕÒÈÍ: PRO ET CONTRA Ëè÷íîñòü è òâîð÷åñòâî Ì. Ì. Áàõòèíà â îöåíêå ðóññêîé è ìèðîâîé ãóìàíèòàðíîé ìûñëè Àíòîëîãèÿ Òîì I Èçäàòåëüñòâî Ðóññêîãî Õðèñòèàíñêîãî ãóìàíèòàðíîãî èíñòèòóòà Ñàíêò-Ïåòåðáóðã 2001 К. Г. ИСУПОВ Уро и М. М. Бахтина Необходимо новое философское удивление перед всем. Все могло быть другим. М. М. Бахтин (12.10.1943) I. СЛЕПАЯ ЛАСТОЧКА Когда молодые теоретики московского академического Инсти& тута мировой литературы отправили в ноябре 1960 года письмо «саранскому отшельнику», а в июне следующего трое из них по& ехали на встречу с живой легендой, вряд ли кто предполагал, что им предстоит заново открыть миру гениального автора прочно забытых исследований и споспешествовать изданию новых книг Михаила Михайловича Бахтина. Как ни относиться к таким замечательным ученым и ярким личностям, как Сергей Георгиевич Бочаров, Георгий Дмитрие& вич Гачев, Вадим Валерьянович Кожинов, Владимир Николае& вич Турбин, бесспорно одно: если бы даже никто из них не напи& сал ни строчки, за ними — память исполненного культурного долга, высокий смысл которого делает их поступок центральным событием не только их личных биографий, но и жития уже двух поколений. Они подарили России философа, кардинально опре& делившего пути развития свободной мысли своего столетия. Бахтина читают девятое десятилетие. Сейчас определенно можно сказать, что ни один отечественный мыслитель Серебря& ного века не привлекал к себе столь масштабного внимания ми& ровой гуманитарной общественности. Бахтин не просто «попу& лярен» и «известен», как известны классики — писатели и философы XIX—XX вв. Бахтин — всепланетное явление, герой& 8 К. Г. ИСУПОВ «трикстер» современной ноосферы. Его научная проза, переве& денная на основные языки мира, стоит у истоков фундамен& тальных стратегий мысли ХХ века и существенным образом определяет контуры диалогической философии, нужду в кото& рой заявило третье тысячелетие. Имя Бахтина поставлено иссле& дователями его творчества в типологические ряды от марксизма и персонализма до семиотики и постмодерна. И все же — чем больше о Бахтине читаешь, тем острее тревожное чувство внена& ходимости нашего ученого относительно этих приравниваний и сопоставлений. Чем с бóльшим азартом примеривают к Бахтину легко узна& ваемые ярлыки ученых профессий и предпочтений, тем яснее становится, что есть в нем некий не схватываемый никакими таксономическими дефинициями «остаток». Это чувство может свидетельствовать о профессиональном ущербе квалификаторов, а может — и о тайне личности, упрямо сопротивляющейся идее предела. Вопрос о границах личности широко обсуждается в трактатах Серебряного века. Оглянувшись на себя, «я» обнаружило в гори& зонте своего видения смутный пока абрис Другого, чья позиция была признана более компетентной, чем своя собственная. Бахтину как&то удавалось совмещать в себе разные точки зре& ния «я» («для себя», для Другого, «для “мы” и “ты”»). Под его пером проблема общежитейности этих «персонажей» получала столь контрастное освещение, что сумма ракурсов и метод их со& четаний не укладывались ни в какую из готовых персонологий. Скульптор новых архитектоник понимания и описания, Бах& тин создавал многомерные «множества» (в смысле Г. Кантора) в пространствах такой метóды, которые в логическом и таксоно& мическом смысле были на несколько порядков выше,